ЗВУКОПИСЬ КАК КОМПОНЕНТ ПОЭТИКИ Б. ЧИЧИБАБИНА

(Б.А. Чичибабин и проблемы развития русской поэзии на рубеже ХХ – ХХI веков. Вестник Крымских чтений Б.А. Чичибабина. – Вып. 3. – Симферополь: Крымский Архив, 2007. – С. 85–89)

Звукопись, или фоника, понимается в данной работе как качественная сторона звуков речи, выполняющих различные стилистические функции и являющихся объектом изучения эвфонии как раздела поэтики. Различные художественные средства, характерные для творчества автора, образуют поэтическую систему: они дополняют друг друга, выполняя одинаковые или смежные стилистические функции. Окказионализмы разного типа, рассмотренные мной на предыдущих Чичибабинских чтениях [3], находятся в отношениях комплементарности с другим феноменом поэтики – звукописью как совокупностью фоностилистических приёмов, используемых автором для усиления звуковой выразительности и образности речи. Вот примеры собственно лексических и стилистических окказионализмов, позволяющие интерпретировать их в качестве средств звукописи: Он весь звенел от шурких шорохов...[1, с. 59] (ср.: шуровать – делать что-либо быстро, энергично, прост.). Изрезан росписью морщин, / со лжою спорит Солженицын...[2, с. 146] и др.

Цель данной работы – выявить типологию и стилистические функции. средств звукописи в поэзии Б.Чичибабина.

Распространёнными средствами звукописи в поэтике Б. Чичибабина являются аллитерация, ассонанс, анаграмма и внутренняя рифма. Наиболее частотна аллитерация – повторение одинаковых или однородных по акустико-физиологическим свойствам согласных звуков (свистящие, шипящие и др.): ...В седой пустыне постоянства [1, с. 56]. А ветер, гнёзда струшивая, / скрежещет жестью крыш [1, с. 58]. ...Из пней прогнивших сыплется труха [1, с. 61]. ... Да слушаю речек сырые свирели [1, с. 62]. Его терпенье пестуют пустыни... [1, с. 66]. ...Снова наводит мурашки / жёстокости взор жестяной [1, с. 68]. Немея от нынешних бедствий, / и в бегстве от будущих битв...[1, с. 69]. Пока на радость сытым / стаям подонки травят Пастернаков, – / не умер Сталин [1, с. 71]. Клянусь на знамени весёлом / сражаться праведно и честно, / что будет путь мой крут и солон, / пока исчадье не исчезло, / и не скажусь в бою усталым, / пока дышу я и покамест / не умер Сталин! [1, с. 72]. ...Спешит семья стремительных скворцов [1, с. 81]. ...Грущу – и грусть моя грешна [1, с. 86]. ...И трубы трепетного счастья / по-птичьи плачут надо мной [1, с. 86]. Настой на снах в пустынном Судаке...[1, с. 227]. ...У вскинутых скал Карадага со всеми свой рай разделил [1, с. 200] и др.

Гораздо реже встречается ассонанс – созвучие (повторение) гласных звуков: ...Да слушаю речек сырые свирели и гулкие дудки болотных лугов [1, с. 62]. ...И не пойму, хотя и не кляну, / зачем я эту горькую страну/ ношу в крови, как сладкую заразу [1, с. 228]. ...Кувшинки ждут, вкушая темноту [1, с. 63]. Там у ромашек, канувших / в пенящийся поток, / сев на горячий камушек, / передохну чуток [2, с. 114] и др.

В качестве разновидности ассонанса можно рассматривать совмещение, гибрид аллитерации и ассонанса – повтор одинаковых и близких по звучанию слогов или сочетаний согласных и гласных звуков: Мы так её любили, не знали про беду. Её автомобилем убило на ходу [1, с. 64]. Однако радоваться рано – / и пусть орёт иной оракул, / что не болеть зажившим ранам, / что не вернуться злым оравам, / что труп врага уже не знамя... [1, с. 71]. ...Сидят холёные, какк ханы...[1, с. 71]. Где-то на сивом Севере / косточки их лежат. [1, с. 75]. До потёмок позябнем от зыби [1, с. 77]. ...Лохматой лазури ломоть [1, с. 78]. Сладостно-солона вечная синева, / юность ушла в туман на корабле прошедшем. / Ласточкино Гнездо – ласковые слова, / те, что не раз, не два мы в тишине прошепчем [1, с. 79]. Давние времена, славные имена, / как ветровой привет и как заветный вызов [1, с. 79]. ...И пахнет полынь, как печаль [1, с. 226]. Но туча явилась длинна и тоща, тащилась и падала навзничь... [2, с. 95]. ...К тучам по кручам лезть [2, с. 114]. С бубенцом твоих губ / я безбожной зимы избежал [2, с. 117] и др.

Некоторые из приведённых выше гибридных средств звукописи могут быть охарактеризованы в качестве анаграммы – художественного приёма, состоящего в перестановке, рекомбинации (иной комбинации) букв или звуков в словах и словоформах. Анаграмма может быть сознательным приёмом, языковой игрой. Однако отобранные из поэтических текстов Б.Чичибабина фрагменты дают основание интерпретировать их в психолингвистическом ключе: они эксплицируют, отражают не доступные прямому наблюдению ментальные процессы поиска автором необходимых языковых-речевых единиц. Эти процессы происходят на широкой ассоциативной платформе, при этом на первом плане оказываются ассоциации по сходству (и формы, и содержания), как бы колдовски прогнозирующие искомое слово: ...Тяжело / достаётся Достоевскому Россия [1, с. 36]. ...В тёплых лужах заплясали скоморохи-комары [1, с. 47]. ...И суетятся мудро муравьи [1, с. 61]. Палил меня полдень, кололи колосья... [1, с. 62]. ...Кувшинки ждут, вкушая темноту. [1, с. 63]. Когда ж ты родишься, / в огне трепеща, / новый Радищев – / гнев и печаль? [1, с. 76]. Я лежу на рядне. / Породниться бы нам, кипарисы! [1, с. 77]. Солнце плавит плоды... [1, с. 77]. Седым моржом наморщенный Маршак / судил мой жар... [1, с. 80]. ...Ты древней расы, я из рода россов... [1, с. 137]. ...В сиянии синего света, на круче Кучук-Енишар [1, с. 200].

Особой формой звукописи является рифма. Проблема специфики чичибабинской рифмы ждёт своего исследования. В поэзии Б.Чичибабина встречаются особые звуковые повторы, которые можно назвать внутренней рифмой. Могут рифмоваться обе части стиха (строки) – полностью или частично: ...Ласточкино Гнездо, Ласточкино Гнездо... [1, с. 79]. Давние времена, славные имена... [1, с. 79]. Сладостно-солона вечная синева... [1, с. 79]. Сюда же примыкает стих: Близким теплом души, блеском любимых глаз... [1, с. 79]. Как видно из примеров, средствами фоники здесь выступают не только рифмы, но и анафора, и параллелизм.

Как показал проведённый выше анализ, наиболее частотными звуками в составе фонических средств являются согласные [с] [ш] [п] [р] и гласные звуки [у], [а], [и]. Только дважды встретился повтор слогов со звуком [ц]: О, как горюют царственные цацы... [1, с. 63]. ...И дремалось цветам под языческий цокот цикад [1, с. 113]. Можно было бы рассуждать на тему о символических значениях данных звуков. Известно, например, что в славянских языках звук [у] устойчиво выражает идею страха, ужаса, одиночества, [а] – простора и дали. Глухим согласным [с], [ш], [п] можно приписать способность выражать идею беззвучия, безгласия, сопряжённого с одиночеством. Однако всё это было бы спекулятивными натяжками, опирающимися на поверхностно интерпретируемые факты жизни и творчества поэта. Имеющийся языковой материал не дает оснований для креативной интерпретации феномена частотности звуков в его корреляции с языковой картиной мира автора.

Какие же стилистические функции выполняют рассмотренные выше средства звукописи? Кроме общих для них прагматической (ментально-прогностической) и эстетической функций, они могут выполнять и собственно эстетическую, экспрессивную (образную), эмотивную, рекламную и игровую функции.

Суть прагматической – ментально-прогностической функции – состоит в том, что все формы звукописи эксплицируют многоуровневые, сложные, часто неосознанные ментальные процессы поиска говорящим / пишущим необходимых ad hoc. речевых средств как в преспекции, так и в ретроспекции, обнаруживают этапы порождения художественной речи и тем самым иллюстрируют универсальный закон человеческого мышления – его ассоциативность. (См. выше интерпретацию феномена анаграммы.) В связи с вышесказанным данную функцию звукописи можно назвать и ассоциативной.

Общеэстетическая функция – это использование элементов звукописи в составе слова как первоэлемента художественного текста. Эстетическая функция звукописи в узком смысле (собственно эстетическая) – это её способность генерировать у слушающего / читающего чувство эстетического наслаждения, обусловленное способностью автора отбирать из номинативно-экспрессивного инвентаря языка наиболее адекватные выражаемому смыслу и своему эмоциональному состоянию языковые единицы, творчески преобразовывать их, неординарно «сцеплять» друг с другом, и одновременно по достоинству оценивать языковую компетенцию поэта. Тут следует сказать, что глубина и полнота эстетического наслаждения доступны лишь эзотерику – посвящённому, филологически искушённому читателю, имеющему в своём психическом (в том числе – и речевом) опыте аналогичные образы и звучания.

Экспрессивная функция звукописи понимается в данной работе как соответствие фонетического состава фразы или её части изображаемой картине, как способность фонетического слова (слов) воссоздавать в сознании материальный (зрительный или звуковой) образ описываемого. Значительная часть анализируемого материала выполняет именно такую функцию: ...В тёплых лужах заплясали / скоморохи-комары [1, с. 47]. ...Но с братом запросто полажу, / рубая правду напрямик [1, с. 57]. А ветер, гнёзда струшивая, / скрежещет жестью крыш [1, с. 58]. ...Да слушаю.... / гулкие дудки болотных лугов [1, с. 62]. ...Лишь лают собаки да плещется дождь [1, с. 62] и др.

Эмотивная функция фонических средств, являющаяся, как правило, следствием экспрессивной функции, – это их способность генерировать у читающего и слушающего определённые эмоциональные состояния: удовольствия, радости, эстетического наслаждения, иронии, презрения, пренебрежения и пр. (См. приведённые выше примеры.) Под рекламной функцией понимается использование фонических средств для привлечения внимания к изображаемому: О, как горюют царственные цацы! [1, с. 63]. И наконец, во всех прочих случаях мы имеем дело с игровой функцией звукописи – содержательно немотивированным использованием звуковых средств для усиления выразительности текста: Январь – серебряный сержант...[1, с. 57]. ...И возьму я с собой.../ лохматой лазури ломоть. [1, с. 78].

Перечисленные выше функции фонических средств в поэтике Б. Чичибабина, как правило, актуализируются не изолированно, а комплексно. Богатейшая звуковая организация чичибабинского стиха вкупе с оригинальным его содержанием способна производить мощное психологическое воздействие на читающего и слушающего.

Думается, поэтические тексты Б. Чичибабина адресованы не столько глазам, сколько ушам – их следует читать вслух и слушать. Незабываемым событием общественной жизни 90-х годов (17 октября 1993 г.) стал творческий вечер Поэта на центральном телевидении: мудро-минорный облик, низкий, с хрипотцой, тембр голоса, своеобычная тематика, не созвучный официальной идеологии пафос – всё это необычайно сильно воздействовало на многомиллионную телеаудиторию. В немалой степени тому способствовали богатство и разнообразие фонических средств чичибабинского стиха.

Литература

1. Борис Чичибабин в стихах и прозе. И всё-таки я был поэтом... – Харьков: «Фолио». СП «Каравелла», 1998. – 464 с.

2. Борис Чичибабин. Раннее и позднее. Кончусь, останусь жив ли... – Харьков: «Фолио», 2002. – 480 с.

4. Эмирова А.М. Окказионализмы в поэтике Б. Чичибабина // Чичибабин и развитие русской поэзии Украины в ХХ веке. Вестник Крымских чтений Б.А. Чичибабина. – Вып. 2. – Симферополь: Крымский Архив, 2006. – С. 63–68.